Борис Габараев: «Наши деды, родители, учителя…»

В мае этого года отметил свой 70-летний юбилей Борис Арсентьевич Габараев — автор 20 изобретений и более 60 научных трудов. Основные направления профессиональной деятельности: теплофизика, гидродинамика двухфазных потоков и критических истечений применительно к анализу безопасности реакторных установок. В 1986 г. ему присуждена ученая степень кандидата технических наук, в 2001 г. он защитил докторскую диссертацию. В связи с этим мы хотим опубликовать его интервью 1997 года газете «Москва — Алания»…

«Наши деды, родители, учителя…

НИКИЭТ. За этой аббревиатура скрывается Научно-исследовательский и конструкторский институт энерготехники, 47-летняя история которого тесно связано с освоением ядерной энергии в СССР. Его разработкам больше всего подходит слово «первый». Реакторная установка для первой советской атомной подводной лодки, водографитовый канальный реактор для первой в мире атомной электростанция в Обнинске, первый двухцелевой энергетический реактор для Сибирской АЭС, первый канальный реактор с ядерным перегревом пара для Белоярской АЭС. Первым директором института был академик Николай Доллежаль, вторым — Теперешний министр по атомной энергии Евгений Адамов. Третьим стал два года назад нынешний руководитель Борис Габараев.

— Борис Арсентьевич, как Вам удалось стать директором НИКИЭТа?

— С началом перестройки в институте стала широко разворачиваться международной деятельности. Я был тогда старшим научным сотрудником, теплофизиком, говорил и писал по-английски, подрабатывая переводами американских журналов. Когда Евгений Адамов об этом узнал, то решил использовать мой языковый потенциал в международных контактах института. Так я стал со временем его заместителем, а затем директором.

— Откуда у вас владение английским? Ведь вы оканчивали не институт иностранных языков, а Московский энергетический, где были другие приоритеты.

— Наверное, эта способность передалась от деда, отца матери. Простой осетинский крестьянин из Знаурского района знал несколько совершенно разных языков: русский, грузинский, азербайджанский, два дагестанский (лакский и какой-то ещё), немного армянский. Дед, Падо Губиев, был замечательным человеком, одним из немногих, кого я считаю идеалом. Добрый, порядочный и в тоже время строгий. Благодаря ему я научился читать в три с половиной года, причём не вслух, а про себя — чтобы не раздражать «бубнением» бабушку.

— И какая книжка была первая?

— Нартские сказания. Фолиант, как сейчас помню, в твёрдом коричневом переплёте, на белой плотной бумаге (задним числом я оценил хорошую полиграфию) — читабельный текст и красивые картинки. Сяду на корточки, положу книжку на колени и читает. Бабушка очень переживала за меня, вздыхала: «Этот мальчик своей смертью не умрёт. Где ж такое видано, чтобы так рано дети читать умели?» Ругала за это деда, а он ей в ответ: «Ему же это интересно, и ко мне не пристает». Несмотря на свою постоянную занятость, он уделял мне много внимания. Когда мама после третьего класса отправила меня в детский санаторий, я оттуда написала письмо деду в деревню, так, мол, и так, мама заслала меня сюда , к тебе не пустила»

— «Дедуленька , забери меня отсуда…»

— Да, что-то было от Ваньки Жукова. Правда, я не писал, что меня селедкой по морде били. В санатории в принципе было хорошо, но у деда мне нравилось гораздо больше. Он приехал, забрал меня в деревню. Дедушка на своем примере научил меня, как относиться к друзьям, родным. На всю жизнь запомнился эпизод, который я часто рассказываю даже иностранцам. Дед сидел на веранде своего дома, расположенного на склоне горы, и угощал друга свежим самогоном — аракой. Заходит бабушка и шепчет ему: «Падо, там внизу кто-то увозит твой стог сена». Он никак не отреагировал, продолжая беседовать с другом. Бабушка вышла, вернулась и уже погромче говорит: «Падо, твой стог сена увозят». Дед опять ухом не повёл, хотя было ясно, что он слышит. Тогда она разозлилась и очень громко повторила: «Падо, пока ты сидишь с другом и пьешь араку, увозят твое сено!» Дед повернулся к ней и спокойно отвечает: «Послушай, Цховребова (он называл её по фамилии), трава росла до нас, трава будет расти после нас. Я сижу с другом и разговариваю, а ты мне мешаешь».

— Ему не жалко было своих трудов?

— Ему было жалко жертвовать дружеским общением ради стога сена. Житейская мудрость: есть вещи поважнее плодов своего труда. В их числе — внимание к другу, пришедшему в гости. Я иногда встречаю профессоров, академиков, которые по интеллекту, интеллигентности уступают моему деду, малограмотному в нашем понимании.

— Чему научили вас родители?

— Очень много дала мама Ксения Губиева. Мой отец Арсен Габараев умер от фронтовых ран, когда мне, старшему ребёнку в семье, не исполнилось и девяти лет. Чтобы нас, меня, сестру и братика, прокормить, содержать, мама пошла работать на завод в две смены. Предприятие находилась недалеко от дома, и она на 10-15 минут прибегала посмотреть, поели ли мы, легли ли спать. С деньгами было туго. Иногда мама устраивала нам праздник, покупая лимонад за 12 копеек. Она осталась вдовой в 32 года и так и не вышла замуж второй раз. Хотя многие мужчины предлагали, и даже меня, тогда уже студента, просили «повлиять» на маму. Она не очень хотела, чтобы после школы я насовсем уехал из Цхинвала. Советовала поехать в Москву, поступить в Бауманское училище, а потом вернуться инженером. А я мечтал быть физиком-атомщиком.

— Эта мечта родилась в школе?

— Да, тогда это профессия вошла в моду. Начальных классах я учился на двойки, и если бы не моя первая учительница, Анна Максимовна Гассиева, я бы так и остался двоечником. Кроме способности читать, у меня никаких плюсов больше не оказалось. Я был рассеянным, приходя на урок без тетради, Писал ужасным почерком (котором до сих пор «восторгаются» машинистки). Анна Максимовна тратила на нерадивого ученика много времени. Анна Максимовна тратила на нерадивого ученика много времени. Каждый день после уроков мы с ней шли к ней домой, она кормила меня, а потом со мной упорно занимаюсь. Это дало свои плоды в 4-м классе. Я сразу из двоечника, «гадкого утенка», превратился в отличника. Со временем начали создаваться по всему Союзу математические школы, одна из них появилась нашем городе. Её директором стал Отар Харитонович Гасиев, талантливый математик, изумительный художник, шахматист, поэт. В девятом классе я после сурового собеседования попал в первый набор. По математике и физике мы изучали темы, которые обычно проходят на первом курсе института. Школу окончил с отличием и вместе с другим медалистами поехал поступать в Москву. Успешно сдав первый экзамен, был зачислен в Московский энергетический институт. По распределению попал в НИКИЭТ, там проработал положены три года и остался в коллективе, ставший родным. В 80-е годы защитил кандидатскую диссертацию по работе на экспериментальной установке под Москвой. Программа была перспективная, на её основе собирался подготовить докторскую.

— Что помешало этому?

— Произошло землетрясение в Армении, и резко были урезаны финансы на эксперименты, в том числе на такие дорогие, как мои. Решили подождать, пока уладится ситуация. Но после трагедии в Спитаке последовало другая — развал страны, и опять финансистом стало не до науки.

— Вы руководитель института, где трудятся две с половиной 1000 сотрудников. Их нужно обеспечивать заказами, платить зарплату…

— Эти вопросы более или менее успешно решаются. В последнее время государство помогает нам в незначительной мере, приходится зарабатывать самим, в том числе и за счёт международных проектов.

— Здесь тоже не все так гладко. В прошлом году американцы наложили санкции на ваш институт, который является основным исполнителем работ по программе «Гор — Черномырдин» в части, касающихся атомных станций с реактора РБМК.

— Это был не совсем обдуманный поступок со стороны американской администрации. Министерство энергетики США, которое является партнёром нашего Министерства по атомной энергии, выступало против введения санкций, да и Клинтон долго сопротивлялся, не хотел подписывать бумаги. Но его дожала госсекретарь Мадлен Олбрайт , которая испытывает прямо-таки животную ненависть ко всему коммунистическому, социалистическому, советскому. Её желание — добить Россию.

— Выходит, «мадам Бульдозер» вас задавила?

— Не нас, а Клинтона. Мы не разорились, не распались, нашли новые заказы.

— Причиной санкций официально называлась ваше сотрудничество с Ираном…

— Да, мы имели контакты с этой страной, но по разрешенный МАГАТЭ тематике. Мы не нарушили ни международных, ни российских ограничений, действовали строго по закону. Это знали и американцы. Почему Министерство энергетике США была против санкций? Потому что в результате санкций больший урон понесли не мы, а американские институты, которые вносили куда меньший вклад в совместную работа, но получали очень хорошие деньги из бюджета. Они сами себя наказали. А мы как платили ежемесячно зарплаты, так и платим. Народ у нас не разбегается.

— Вам предлагали поработать на Западе?

— Да, дважды предлагали постоянную работу МАГАТЭ. 5 тысяч долларов зарплата, плюс бесплатная медицинская страховка, плюс жильё за счёт МАГАТЭ, плюс оплачиваемое образование детей. Я отказался, потому что не захотел «играть» против собственной страны.

— Выпускники вузов охотно идут ваш институт?

— У нас есть молодые специалисты, которым мы по конкурсу стараемся создавать хорошие условия. Активно вовлекаем их в международную деятельность, отправляем в командировке на Запад.

— А если они там останутся?

— Есть элемент риска. Но если парень по-настоящему талантлив, нельзя нам брать грех на душу: держать его здесь силком, когда есть возможность развить свой талант в зарубежных институтах, прилично заработать. Так ведь я ненароком могу Эйнштейна «задушить». Однако уверен, что подавляющее большинство наших «зубров» и молодых учёных мыслит себя патриотами.

В заключение хотел бы сказать, что всем добрым и хорошим в себе мы обязаны во многом нашим дедам, родителям, учителям и наставникам. Однако и самим надо трудиться в над собой, жить так, чтобы самому за себя не было стыдно.»

Беседовал Виктор Бакулин